Здесь представлена повесть Данила в стиле «психоделический абсурдизм». Данил пока еще не подобрал себе авторский псевдоним. Да и о названии своего произведения он пока еще не задумывался (поэтому я предложил назвать его «Роман без названия»). Тем более, что произведение пока еще не совсем окончено, в чём вы убедитесь, дочитав до конца. Но зато какая веселая повесть!
Роман без названия
I
Герой повествования Серапион осторожно ступал по лесной тропе. Его широкое бабье лицо освежала чистая, умиротворенная улыбка. Задний карман мешковатых серапионовых штанов оттопыривался томиком «Гарпагониады». Летний ветерок шевелил остатки волос цвета прелой соломы на макушке героя, а дорогу то тут, то там перебегали ежи и переползали ужи. Солнце светило. Дождя не было. Большой, мясистый нос Серапиона с удовольствием втягивал в две глубокие ноздри аромат трав, папоротников и лесного топинамбура. Растительность, имеющая стебли и ветви, махала вслед бредущей фигуре, а пни и придорожные валуны просто приветливо глядели туда, где прошли его ноги в старых, но еще крепких пляжных сандалиях.Выбрав наиболее подходящее место, Серапион свернул с тропы в заросли и углубился в лес, стараясь не наступать на в изобилии раскиданные в траве экскременты барсуков и енотовидных собак. Одновременно он стал заполнять свои мозги самыми безмятежными и светлыми мыслями, на какие был способен. Он знал, что на мысли тяжелые и грустные не идут грибы. Именно они-то и были его целью. Крепкие, с ровными круглыми шляпками, окрашенными в ровный матовый цвет, источающие аромат прелых листьев и грибницы. Он любил розовые, мохнатые по краям волнушки; маслята с глянцевыми коричневыми шляпками, похожими с изнанки на желтую губку; синявки, поражающие ювелирной точностью своих девственно белых пластинок. Белые грибы и красноголовики он любил тоже.
Подходящую поляну Серапион нашел сравнительно быстро — минут через сорок. Здесь было хорошее освещение и не так надоедали комары и слепни. Пройдя по периметру десяток шагов, Серапион с трепетом разглядел в траве выводок молодых сыроежек. С фиолетовыми шляпками, они были очень, очень трогательны и красивы и не успели еще издрябнуть, задрав одряхлевшие края и вывернув наизнанку свое пожелтевшее пластинчатое нутро. Цвет их шляпок был чистым и ровным, и долго им еще не грозило обзавестись на теле сором, потемнеть в центре и покрыится старческими пятнышками. Больше всего они напоминали пальчики новорожденных детей. Серапиону это подходило.
Он поставил принесенный с собой раскладной стульчик ствола могучей сосны, чтобы можно было опереться о нее как о спинку, и, кряхтя, опустил свой зад на брезентовое сиденье, такое маленькое и низкое, что ягодицы героя чуть не касадись почвы.
Посидев пару минут без движения, Серапион достал из нагрудного кармана своей рубахи, сшитой из дорогой красной парчи, какая идет, в основном, на скатерти и занавески (рубаха была подпоясана витым желтым шнуром с кистями) маленькие круглые очки с бечевочными петлями, цепляемые при надевании за уши. Закрепив оптический прибор более или менее надежно на переносице, Серапион достал из-под себя «Гарпагониаду». Раскрыв ее, он поднес к толстым влажным губам короткий указательный палец, послюнявил его широким темно-розовым языком и принялся листать шершавые пожелтевшие страницы, пропахшие табачным дымом и покрытые сальными пятнами и следами раздавленных клопов. Наконец он нашел то, что искал. Набрав воздуха, Серапион прочитал громко и внятно название главы: «Некоторые пространные размышления о Луне, способе прикрепления оной к Небесному Кумполу и некоторых проявлениях природы». Здесь он поднял голову и окинул взглядом поросль грибов-слушателей. Сыроежки выглядели заинтересованными. Серапион начал: «Луна есть зацепленная к небу сущность для пускания лучей, дабы освещались на полянах, пустынях каменистых, скотных дворах и Глади морской вещи и предметы, когда темно. Луна есть польза. Ибо: будет, что ты бредешь впотьмах, то не даст тебе сковырнуться в яму або канаву. Луна образом округла, зримостью в гривенник, но по дальности имеет вширь, должно, аршин с пять. Колером бледна. А еще пропадает обыкновенно, уедаясь от ночи к ночи в самой верхотуре, ибо растворяется аки сахарная голова в кипятке. Отсюда есть, что небо на ощупь горячо с того краю, где Луна щербится. Чудо, что за растворившейся Луной наступает другая. Луна с Солнцем разна. Солнце запускают с краю Земли, аки Змий воздухоплавательный, а ввечеру втаскивают взад. Луна же ладится к Кумполу накрепко на муслях, або на рыбном клею, вернее же на гвоздях. Каковые остаются звездами опосля раствора Луны. Тогда Луна берется другая...»
Серапион остановился и глянул поверх очков на синявочьи шляпки. Несомненно, они с интересом внимали. Он поспешил продолжить: «По Свету Луну не увидеть. Суть, что светящийся пар, распускаемый по небу днем и дающий разглядеть даже вошь скудную, заполняет небо, творя на нем синь да бель, и закрывает лунный кругляк. Пар этот окромя свету дает и жар, но отнюдь не зимой, где снег холодит, а вьюжа и метеля родят ветры. Посему, пока снег — зябко, а как стаивает, то тепло, и в валенках ноги преют. Бывает еще и дождь, для наполнения луж, окианов и пития. Берется он из небесных прорех. Иной раз случается в дождь и молония с громом. Производится она так...»
Здесь Серапион прекратил читать, поскольку поляну огласил звук, как будто очень большая корова произвела на свет гигантскую густую лепешку. Извлечен звук был человеческим телом, облаченным в неопрятную выцветшую рубаху небесного цвета, всю в пузырях, и штаны цвета утренней зари, скрепленные вместо пуговиц двумя кусками латунной проволоки, согнутыми в виде английских булавок. Ноги пришельца с небес были босы. Лицо, переходящее в лысину, укаршала неухоженная рыжая борода, недлинная, но широкая и густая.
— Милости просим, — произнес мужик (именно мужик, а не, скажем, мужчина). В данной ситуации эта фраза показалась Серапиону странной. Пришелец тем временем ласково растянулся в улыбке, обнаружив редкий ряд мелких зубов, и посмотрел долгим взглядом вверх. Серапион тоже посмотрел вверх, затем вниз, потом опять вверх и перевел взгляд на рыжебородого.
— Кто вы, как вас называть, и что заставило вас столь поспешно, а равно и неожиданно появиться, прервав тем самым мое повествование? — спросил Серапион строго, прислушиваясь к участившемуся от неожиданности сердцебиению.
— Зовут меня Меркул, — ответил Меркул (а это действительно был он) и, кряхтя, поднялся. Затем он похлопал себя по заду, отряхиваясь, и протянул Серапиону широкую коричневую пятерню. Серапион пожал ее машинально (ему было не по себе) и, стараясь сохранять в голосе суровость, сказал:
— Вам присуща довольно странная манера появления.
Меркул подтянул штаны и, еще раз глянув наверх, сообщил:
— Какая там манера! Это я, понимаешь ли, по стволу вниз цеплялся, да руку рассадил о сучок. Маленький такой, сволочь. Пришлось вниз сигать. Метров с пяти.
— Вы приползли с той стороны Небесного Купола? — задал снова вопрос Серапион (он считал, что у него имеется преимущество по части задавания вопросов). Вообще-то книжник и природовед не верил в существование на той стороне Тверди небесной обитателей (чем очень, кстати, их раздражал).
— Не совсем, — ответил Меркул снисходительно. Он тоже не верил в существование потусторонних жителей (и этим раздражал их тоже). Затем достал из кармана тряпицу и принялся перематывать свою ладонь (левую). — Я путешествую. Так я передвигаюсь — всегда по деревьям. С ветки на ветку. От ствола к стволу. Сигаю. Это гораздо интереснее, чем по земле. Ведь прыгая метрах в двадцати над землей, когда ветки гнутся, стволы шатаются, в голову лезут очень философские мысли. Вдруг, думаешь, башкой вниз сверзишься, или пума какая-нибудь вылезет или гусак древесный.
— Еще с обезами встретиться можно, — вставил Серапион, который понемногу отходил от потрясения, вызванного неожиданным появлением босого Меркула, а вместе с этим в голосе его появлялась снисходительность.
— Да, с обезом встретиться — пара пустяков. Раз плюнуть, — согласно закивал Меркул, закончив перебинтовку и любуясь работой, отставивши руку (левую).
— И далеко вы путешествуете? — Серапион почти уже совсем успокоился, и в нем стал пробиваться интерес.
— Вообще-то не очень. До недавнего времени я не покинул границы данного климатического пояса, — Меркул пошевелил пальцами забинтованной руки и остался выполненной работой удовлетворен.
Оба помолчали.
— Вы что-то читали? — спросил Меркул, начав прохаживаться по поляне, с интересом созерцая растительный и животный (в лице трех стрекоз, полусотни муравьев и одной неизвестно как сюда попавшей виноградной улитки) мир.
Серапион засмущался и спрятал «Гарпагониаду» за спину.
— «Справочник ветеринара-любителя», — непонятно для чего соврал он.
— Хотите открыть практику? — Меркул, сев на землю, сорвал стрелку дикого щавеля и, кривясь и морщась, принялся его жевать.
— Стоматологический кабинет, — продолжал врать Серапион.
— Дантисты неплохо зарабатывают, — Меркул методично выщипывал вокруг себя щавельную растительность, очищал ее от сора и поедал.
Серапион счел нужным не развивать эту тему.
— Люблю злаки, — Меркул кивнул на заросли вокруг себя.
— Гречишные, — машинально поправил Серапион.
— А? — Меркул перестал жевать.
— Щавель — это семейство гречишных, а не злаков.
— Так ты ботаник? — в голосе Меркула далеким колокольчиком зазвенел восторг, а в глазах зажглась некая мысль.
Серапион неожиданно для себя не дал отрицательного ответа, а неопределенно пожал плечами, хотя познания его в ботанике сводились к содержанию брошюры «Растения и членистоногие нашего края, пригодные в пищу».
— Так ты ботаник! — уже утвердительно вскричал Меркул (колокольчики превратились в радостный звон). Он оперся о нижние конечности (попросту — встал).
— Я преуспел во многих знаниях, — гордо сообщил Серапион, подразумевая то, что в своих лекциях для грибов он затрагивал многие естественные и неестественные науки.
Меркул поднял на него добрые глаза. Благодаря легкому косоглазию казалось, что они смотрят в самую душу собеседника.
— Мне очень нужен ботаник. Идем со мной. Я разделю с тобой радость и горе, я буду отдавать тебе последний черствый сухарь, я буду смазывать твои раны чудесным бальзамом...
— Весьма тронут, — прошептал Серапион, которого упоминание о ранах почему-то насторожило, — но...
— Буду тебе верным спутником и надежным товарищем, — продолжал ворковать Меркул, похлопывая Серапиона по нарядной рубахе.
— Я бы с радостью, — ласково ответил Серапион, отдирая от себя меркуловы лапы, — но у меня тут кое-какие дела... Защита диплома по природоведению... Что-то в этом роде... Так что я никак... Уж простите...
Меркул сник, вздохнув и опустив свои руки, напоминающие клешни, вдоль туловища. Серапион поспешно свернул свой стул, сунул его в нагрудный карман и скорым шагом направился к деревьям.
— Но ты же даже не спросил, куда я тебя зову, — крикнул ему в догонку Меркул. Серапион обернулся и равнодушно спросил:
— Куда же?
— Это чудное место.
— Страна багровых туч?
— Это Полость Рассуждающих Грибов!
Серапион покивал головой, повернулся и затрещал кустами вглубь лесного массива, оставив грустного Меркула на залитой солнцем поляне.
II
Придя домой, то есть в дощатое строение, крытое листами легированной стали и живописно раскрашенное снаружи китайской тушью и канцелярскими чернилами, имеющее форму усеченного конуса и прячущееся в зарослях чертополоха и волчьего лыка, Серапион переоделся в свежее белье: розовые атласные кальсоны и коричневую куртку, расшитую золотым галуном. После чего он сел на перевернутую кадушку, служащую для засолки капусты и для сидения одновременно, переобул пляжные сандалии на домашние кеды и наладился выпить пару стаканов морковного чая с прошлогодним вареньем из ягод вороньего глаза, но только он успел раздуть керогаз и поставить на него чайник, как во входную дверь кто-то робко постучал. Серапион, не любивший принимать гостей, поскольку в гости к нему ходили только водяные крысы, в изобилии селившиеся неподалеку, хотел сделать вид, что дома его нет, но стук повторился настойчивее, и, кроме того, сипение керогаза выдавало присутствие хозяина, поэтому он (хозяин) откинул крючок, каким запирают дачные туалеты, и входная дверь под собственной тяжестью отворилась.То, что Серапион увидел на пороге, поразило его до чрезвычайности. Больше всего это напоминало тарелку с супом. Сама по себе тарелка с супом не является чем-то необычным, даже у порога вашего дома, но: во-первых, тарелка была довольно большая, и у нее были руки и ноги (по паре). От нее также довольно сильно пахло мясным бульоном. Впрочем, для тарелки с супом это как раз не было чем-то необычным.
Лицо Серапиона, вытянутое, с выпученными бесцветными глазами, находилось на уровне тарелочной кромки (чуть больше метра с половиной от земли), и, поскольку тарелка покачивалась, ему был виден затейливвый орнамент из голубых и фиолетовых цветочков, густо покрывающих ее фарфоровые края.
— Не помешал? — проскрипела тарелка, переминаясь с ноги на ногу.
Серапион тупо глядел на нее, хлопая белесыми ресницами.
— Пойду, пожалуй, — прошипела тарелка и шагнула за порог серапионова жилища, вдвинув хозяина внутрь.
— Как вас звать? — спросил Серапион почему-то, хотя не это интересовало его больше всего.
— Тарелкой с Супом, — сообщила Тарелка с Супом, медленно вращаясь вокруг своей оси посередине комнаты, имеющей в плане форму параллелограмма. — У тебя похлебка есть?
— Уха из брюквы, — тихо пробормотал Серапион, накидывая крючок входной двери на скобу, вбитую в ветхий косяк. Повернувшись, он увидел, что гость уже сидел на перевернутом эмалированном ведре, в котором Серапион таскал из ближайшего болота воду для хозяйственных и кулинарных нужд.
— Брюква свежая? — строго осведомилось блюдце.
— Вчера с грядки, — заверил хозяин.
— Искусственные красители?
Серапион помотал головой.
— Неси, — разрешила тарелка.
Серапион направился нв кухню, откуда раздавался угрожающий вой керогаза. На кухню, точнее в закуток, отгороженный от остального помещения плюшевой занавеской, он успел вовремя. Пламя, вышедшее из-под контроля старой паяльной лампы, уже наметило себе жертву в лице фанерного ящика, в котором когда-то хранились консервы вяленого налима в сметане.
— Суп греть? — осведомился Серапион, вступая в борьбу с огненной стихией.
— Да, и захвати хлеба, — отозвалась тарелка.
— Могу предложить только хачапури, — предложил Серапион, заливая пламя из кипящего чайника.
Несколько минут спустя он пояился из-за занавески с объемистой алюминиевой кастрюлей, накрытой сверху миской из углеродистой стали с горой черствых хачапури. Всё это он поставил на дубовый стол, богато инкрустированный фальшивым перламутром и натуральным бутылочным стеклом.
Тарелка, гремя ведром, не вставая, подъехала к столу. Серапион, с накинутым на согнутую руку полотенцем, замер в ожидании, но, найдя свою позу черезчур лакейской, расслабился, списав всё на привычку молодости, когда работал официантом в кабаке под названием «Веселые топографы».
Тарелка тем временем взяла кастрюлю с брюквенной похлебкой и вылила ее (или налила?) туда, куда это обычно и делают в тарелки. После чего она встала и поклонилась хозяину, вылив через край на соломенный половик, служивший ковром, немного супа.
— Спасибо, — удовлетворенно прошамкала посуда, — это было мне необходимо.
Серапион растерянно уставился на миску с нетронутыми хачапури.
— Это для тебя.
— Благодарю, — поблагодарил Серапион и, взяв один хачапури, принялся его грызть.
— Ну, а я вздремну немного, — сказала тарелка и снова опустилась на ведро. — Я сплю сидя, — сообщила она и замолчала.
Серапион догрыз хачапури, сходил в кухонный закуток и запил еду рюмкой конопляного масла (он считал, что этим снабжает свой организм витаминами). Затем прошелся по дому, глядя на спящую тарелку. Она раскачивалась. Можно было бы сказать, что она клюет носом, но, так как носа у нее не было, сказано этого не будет. Потом Серапион вышел во двор, то есть в пространство около дома, заросшее крапивой и различными представителями семейства лилейных и более-менее свободное от коряг и кустарника. Во дворе между мусорными кучами резвилась пара ручных опоссумов, которых Серапион подобрал однажды в лесу и собственноручно выкормил, намереваясь использовать их в своей нескончаемой борьбе с рыжими домовыми тараканами. Во дворе Серапион понаблюдал за солнцем и облаками, измерил (на глаз) скорость ветра и влажность воздуха, занес все результаты увиденного и измеренного в растрепанную тетрадь и подумал, чем бы заняться еще. Думал он долго. Наконец, ничего не решив, он снова вошел в дом и, обойдя качающуюся на ведре тарелку, прошел в угол и забрался в гамак, служащий ему постелью. За неимением других планов он решил вздремнуть.
Когда он проснулся, за окошком, затянутым бычьим пузырем, уже смеркалось. Первое, на что он обратил внимание, было отсутствие Тарелки с Супом на ведре и вообще где-либо. Лишь на полу имела место небольшая лужица пролитого супа. «Ну и скатертью дорога», — подумал Серапион, зевнул, покачался в гамаке (раскачивание в гамаке он называл «зарядкой») и решил встать, чтобы загнать опоссумов в коробку из-под макаронных изделий, где они ночевали, и сделать еще кое-что по хозяйству (например, послушать патефон и перебрать свежую свекольную ботву). Он вылез из гамака и, шлепая босыми ступнями, прошел к комоду и зажег плошку с керосином, служившую источником света и периодических возгораний серапионова жилища. Взяв в комоде полотняный мешок с гречневой крупой, которой он кормил опоссумов, Серапион направился к выходному отверстию своего жилища, но, уже отворив дверь и перенеся одну ногу за порог хибары, он почувствовал, что чего-то не хватает. Постояв пару секунд с задранной в воздухе конечностью, он сообразил: САНДАЛИИ! Его почти новые (в прошлом году им исполнилось семь лет) сандалии с деревянными подошвами и крепчайшими ремешками из технического кожезаменителя. Обычно ноги сами подхватывали на лету свою привычную обувку. Сейчас же этого не произошло. Серапион вернул занесенную за порог часть своего тела в дом и стал соображать: вернувшись из леса, он переоделся в домашние кеды (ноги в них сильно потели, особенно летом, и Серапион старался надевать их только дома, опасаясь сквозняков); затем, выйдя во двор, он переодел кеды на сандалии; потом, зайдя в дом — сандалии на кеды. Встав с гамака, он не стал надевать ничего, а прошел к порогу босиком. И вот теперь его ступни оставались босы. Серапион пошарил взглядом по периметру комнаты, затем мысленно разделил жилую площадь на квадраты, обшарил глазами каждый сантиметр и понял: «Тарелка». Несомненно, сандалии ушли вместе с ней. Серапион заходил кругами по комнате. Он был очень взволнован. Совершив десяток кругов по часовой стрелке и столько же против нее, Серапион подошел к комоду, заменявшему ему практически всю мебель, и, выдвинув наугад несколько ящиков, нашел то, что было ему нужно: пару красных резиновых остроносых болотных сапог, покрытых лаком и толстым слоем пыли. Сапоги эти были ему малы, кроме того, они протекали, утратив тем самым болотоходность. Серапион вознамерился обменять их на прихваченные тарелкой сандалии. Но сделать это можно было только при личной встрече. «Далеко уйти она не могла», — думал Серапион, — «ведь она полна Супа, а с ним не очень-то побегаешь». Серапион надел на ноги кеды (единственное, что он мог надеть на ноги), запер опоссумов в ящик, засыпав туда изрядное количество крупы-ядрицы, и поспешил в лес. Через четверть часа он вернулся домой, задул керосиновую плошку, потушил небольшой пожар и вновь поспешил в лес.
III
Уже смеркалось. Высоко в кронах деревьев хлопали могучими крыльями древесные гусаки. Между стволами сновали белки-летяги, а на поваленных деревьях своей загадочной жизнью жила плесень.Дорога, а скорее тропинка, а точнее узкая полоска, вытоптанная какими-то большими неповоротливыми животными, была видна плохо, и спешащий Серапион время от времени (особенно на поворотах) влетал в притропиночные кусты. Под мышкой у него были бережно зажаты замотанные в чистую тряпицу сапоги. Пройдя по тропинке километра два и удалившись от дома примерно метров на двести (звери, вытаптывавшие этот путь, предпочитали, видимо, ходить не прямо, а по синусоиде), Серапион стал уставать. Хотя он ежедневно тренировал свое тело раскачиванием в гамаке, дорога брала свое. Ход его всё замедлялся. Когда его стали обгонять даже сороконожки, двигающиеся по обочинам тропы, вверху послышался треск, а затем на голову Серапиона посыпались ветки и какая-то труха. Он с неодобрением посмотрел наверх. Небо было почти совсем темным, и ничего разглядеть было нельзя, поэтому продолжая идти, вверх он смотрел недолго — (как раз до первого выпирающего из земли корня). Поднявшись, он отряхнул свои зеленые гамаши с роскошными белыми лампасами (он их надел перед выходом для удобства) и направился было дальше, но тут наверху раздался крик, какой обычно издает рассерженный индюк, а затем — звук стремительно приближающегося сквозь ветки к земле тела.
Зацепившись за самую нижнюю ветку, это тело свалилось на тропинку перед Серапионом. Почти тут же субстанция вскочила и оказалась человеком в широкополой соломенной шляпе (это была самая заметная в темноте деталь его туалета). Что-то в манере появления незнакомца показалось Серапиону знакомым.
Меркул, который и прилетел с вершины придорожной сосны, тоже узнал Серапиона.
— Привет, — приветливо сказал он. — На рыбалку?
Серапион помотал головой и кивнул на сверток:
— Сапоги несу.
Меркул понимающе закивал и сообщил:
— А я на гнездо удода наскочил, а там — птенцы. Я хотел мимо пройти, их почти не трогал, да сам удод из полета вернулся...
— Не ушибся? — спросил Серапион с досадой (он не знал, как быть в такой ситуации: откланяться или продолжить разговор).
— Нет, — сказал Меркул, продолжая стоять.
Серапион тоскливо посмотрел по сторонам.
— Тарелку с Супом не видел? — спросил он.
— Его сверху не разглядишь. Да и темно сейчас, — пожал плечами Меркул. — А тебе он зачем?
— Да сапоги поменять, — опять кивнул Серапион на сверток, — на сандалии.
— Но что, тапки у тебя подтянул? — поинтересовался Меркул.
Серапион кивнул.
— Это его обычное поведение. Но я лично его не осуждаю. Ходит он много, обувь стаптывается быстро.
— Ну, я пошел, — сказал Серапион, намереваясь обогнуть похожего в огромной шляпе на гриб Меркула.
— Не советую. Думаю, ты его не догонишь, — скептически ответил Меркул. — Он хоть и медленно ходит — чтоб суп не расплескать, зато дороги не выбирает — на ветки и колючки ему наплевать: фарфоровый.
— Что же мне делать, — трагически прошептал Серапион. — Мне без сандалий нельзя. У меня в кедах ноги потеют.
— Утром догонишь, — посоветовал Меркул. — Ты живешь-то где?
— Поблизости, — нерешительно ответил Серапион (он всё еще хотел устремиться сквозь чащу за Тарелкой).
— В дупле? — поинтересовался Меркул, ковыряя большим пальцем ноги верхний плодородный слой почвы.
— В избе, — сказал Серапион и, вспомнив свое жилище, почему-то сразу захотел домой.
— А, ну так я у тебя переночую, — заявил Меркул. — В какую сторону идти?
Серапион мотнул головой себе за спину. Меркул направился к ближайшему стволу.
— Так ты думаешь, что нужно подождать зари? — на всякий случай крикнул Серапион вслед карабкающейся фигуре.
— Абсолютно! — донеслось из ветвей.
Вздохнув, Серапион направился в обратный путь. Над ним, роняя шишки, старые птичьи гнезда и глухие удары о различные препятствия, лез сквозь кроны деревьев Меркул. Время от времени он вторгался в личную жизнь обитателей верхнего яруса, и с высоты доносились дикие птичьи крики и громкие проклятия.
К дому Серапион прибрел уже совсем затемно. Пока он раскручивал проволоку, которой за специальные скобки к косяку была примотана дверь, с ближайшей сосны слез Меркул. Сунув руки в карманы, он пустился в обход сооружения, в котором ему предстояло провести ночь. По дороге он фальшиво насвистывал малоизвестную джазовую версию народно-бытовой оперы «Ануш» композитора Тиграняна.
Серапион, отворив размотанную дверь, вошел в помещение, откуда пахло луком и эстрагоном. Внутри бесчинствовали тараканы, устроившие на хозяйском столе банкет. Они пожирали хлебные крошки и картофельные очистки и запивали всё перимифосметрином, которым Серапион щедро опрыскивал «закрытые и труднодоступные для людей и животных места» (как было рекомендовано в инструкции по применению этого инсектицида). Намеревавшиеся всю ночь гулять, тараканы были очень обижены внезапным появлением владельца помещения и, расползаясь, укоризненно глядели Серапиону в глаза. Он, между тем, вытер ноги, обутые в кеды, о половичок, искусно сплетенный из морских водорослей, выловленных из болота, зажег керосиновую горелку и стал ликвидировать последствия тараканьего шабаша.
За этим его и застал ввалившийся в дом радостно улыбающийся Меркул. Оказавшись в комнате, он снял с головы шляпу и, звонко шлепая по полу босыми ступнями, опять отправился вдоль стен жилища, уже с внутренней стороны. Взору его представилась упомянутая выше занавеска вдоль одной стены, отделявшая кухонный угол, оборудованный шкафами из текстолита, заполненными провизией: сухим горохом, аскорбиновой кислотой, мятными жевательными конфетами и леденцами от кашля. Тут же стояли горшки и мензурки с жидкими формами пищи. Вдоль второй стены, украшенной оконным проемом, висел гамак, сработанный из кокосового волокна, что в описываемых широтах представляло большую редкость. На гамаке лежала подушка, набитая конским волосом, и толстый полосатый матрас, прикрытый одеялом из свиных шкур. Около третьей стены стоял комод из первосортной упаковочной фанеры, местами, правда, расслоившейся от старости. В нем Серапион хранил свои самые необходимые в хозяйстве вещи: арифмометр, мазь от комаров, пару статуэток из моржового зуба и тому подобное барахло. Также на комоде помещалось зеркало и стоял плексигласовый графин для умывания. Наконец, последняя стена имела в качестве отличия от трех остальных дверь, обитую коленкором.
Завершив обход, Меркул подошел к столу и, пошарив в кармане, выложил на стол, уже покрытый Серапионом льняной скатертью, украшенной желтыми и рыжими пятнами от соусов, кусок засохшего сыра.
— Будем есть, — решил он.
Серапион, колдовавший на кухне, вынес банку рябинового кваса и немного лишайника.
— Еда необходима, — принялся размышлять Меркул. — Она питает организм и вносит смысл в жизненное пребывание. Ведь мы всё делаем ради еды. Чем больше пиши, чем она разнообразнее, и чем легче она поддается перевариванию, тем человек счастливее. Я, например, могу съесть, а мой желудочный сок, соответственно, переварить почти всё: резину, торф, грибной мицелий.
— Я считаю, что можно обойтись совсем без еды, — задумчиво жуя мох лишайник, признался Серапион.
— Можно, — согласился Меркул, хлебая из стакана рябиновый квас, — но ведь еда — это одно из самых больших удовольствий. Да и потом, когда долго не ешь, очень хочется кушать, а это тоже не сахар.
— Сахар сладок, — авторитетно заявил Серапион, нарезая засохший сыр перочинным ножом с нанесенным на лезвие алмазным напылением и поэтому не требующий заточки, — но в сахаре содержатся вирусы, вызывающие зубную боль.
— Кариес, — подхватил Меркул. — Мне это знакомо. Один раз я заразился кариесом от странствующего престидиджитатора: мы ночевали на одной конюшне. Мне пришлось привязывать зуб бечевкой к ветке и прыгать вниз с высоты около двух метров.
— А у меня отек был, — ударился в воспоминания Серапион. — Колено опухло. Я повредил его стамеской, выдалбливая скворечник для галок.
— Сейчас же надо было взять древесину дуба, объеденную червями, растереть в порошок и облепить опухоль со всех сторон, — с видом знатока сказал Меркул, достав из нагрудного кармана кусок тряпки для перевязки больного пальца, пораненного в момент первой встречи с Серапионом.
— Совсем нет. Я поймал жабу, — ответил Серапион. И добавил: — К тому же там не было дубов.
— А как это может быть, чтобы жабы были, а дубы — нет? По-моему, так не бывает.
— Еще как бывает! — авторитетно заявил Серапион. — Я поймал жабу и содрал с нее кожу, потом приложил ее.
— Жабу? — с интересом осведомился Меркул.
— Нет, кожу. Приложил, и опухоль сошла, — Серапион смёл со стола крошки и отправил их в рот. — А, между прочим, древесиной с червями лечат опрелости, — закончил он, проглотив остатки еды.
— Да! Я вспомнил, — вскричал Меркул, — ты же ботаник. Как насчет Полости, в которую я иду и приглашаю тебя?
— А в какую Полость ты меня приглашаешь? — спросил Серапион, забывший название конечного пункта меркулова путешествия.
— У нас тут одна полость, — веско молвил Меркул, ловко орудуя зубочисткой, — Полость Рассуждающих Грибов.
— Рассуждающих Грибов? — переспросил Серапион.
— Рассуждающих Грибов, — повторил Меркул, зевая.
— Нет, благодарю, — сказал Серапион, раскачиваясь на табуретке. К грибам он относился с трепетом, но не любил уходить от дома дальше