Лорк. «Пред ликом толпы»

1

   Эй, смотрите! Это Эрик Эрриксон! Можно автограф?
   Я всегда боялся этого крика. Боялся потому, что он служил сигнальной ракетой, бикфордовым шнуром многим многим многим другим. И эхом по улице откликнется на него многоликая, многоногая и многорукая, единая в своем преклонении перед кумиром существо. Имя его — Толпа.
   — Эрик Эрриксон! Эрик! Эр-р-р-и-и-и-к!
   Мое имя эстафетной палочкой передается в хаотическом порядке.
   — Можно автограф?
   И я замираю, покрываясь холодным потом. Один на расстреле.
   Сотни, тысячи, миллиарды глаз впиваются в меня, изучают, исследуют. Эти глаза проникают в мою душу, пронизывают меня миллионами игл. И вот от них уже не скрыться, не спрятаться...
   — Н-е-е-е-т!
   Я боюсь выходить на улицу. Ведь она ждет там. Она имеет ждать... до поры, до времени.
   Да, я боюсь толпы. Наверное, потому, что «великий писатель Эрик Эрриксон» не более чем МИФ!
   Я поддерживал его, пока был Александр. Теперь... Теперь я могу рассказать правду.

2

   В науке таких как мы называют двойней.
   Так часто любил говорить нам отец, когда к нам приходили гости. Наша семья вообще славилась своим гостеприимством. Редко бывали вечера, когда у нас в гостиной не сидело бы несколько друзей, знакомых или родственников за чашечкой кофе.
   Па особенно любил, когда к нам в гости приходили люди молодые, смелые, необычные. Вот тогда будет раздолье для спора! (Уж что-то, а спорить па обожает и умеет). Особенно если вопрос касается медицины.
   В его визитке указано: «доктор Виджел Эрриксон, хирург».
   Впрочем, меня и Александра это касалось мало. Я по натуре своей был замкнутым одиночкой. Я не любил шумных компаний, да и сейчас не люблю.
   А Александр... Александр был романтиком. Он вечно витал в сферах настолько иных нашему грешному существованию, что просто шарахался от людей. Не от всех, конечно, и не всегда, но в большинстве своем. Он любил сидеть в библиотеке, спрятавшись ото всех за пыльными фолиантами (помимо медицины наш па увлекается собиранием старинных книг), а по ночам сидел на крыше.
   Однажды он спросил меня:
   — Как ты думаешь, звезды умеют говорить?
   — Не знаю. Наверно, нет.
   — Жаль. Значит, я ошибся. Я думал звезды поют песни.
   — Тебе бы сказки сочинять.
   После окончания колледжа он подал документы в филологический факультет Университета соседнего штата. Сдал экзамены и уехал.
   Так и должно было случится. Он любил нас, но искал уединения. Я поступил на археологический факультет местного — искал самого себя или просто хотел убежать от мира, сейчас и не вспомню. Все произошло так сумбурно.
   — Двое сыновей, и ни один не пошел за мной, — вздохнул отец. — Ладно. Ваше право.

3

   Однажды мой сокурсник Рон Хэрбарт вытащил меня на вечеринку к своему школьному приятелю. Тупая тусовка, одна из тех, где можно свихнуться от дрянного пива и тупой музыки. Я старался затеряться в людской массе, незаметно исчезнуть. Рон упорно удерживал меня, контролировал, словно глупого щенка на первой прогулке. Я был зол на весь мир, на всю вселенную... пока не появилась Она. Стройная, словно цветок лотоса, легкая как пушинка, величественная как королева. Ее звали Джейн.
   И я понял, что просто умру, если она не станет моей. Всё оказалось гораздо проще: я понравился ей, она понравилась мне. Мы стали неразлучными. Но не смотря ни на что, я оставался одиночкой. Это сложно объяснить, но я словно раздвоился. (Хотя та часть, что рвалась к одиночеству, стремительно уменьшалась)
   Среди большинства сокурсников я считался сумасшедшим. За фанатическую преданность науке, за малообщительность и замкнутость (Друзья и Джейн не в счет). А главное — за свои руки. Не смейтесь. За несколько лет обучения мои пальцы приобрели странную особенность: ощупывая черепок, я мог сказать многое о исходном предмете. Я готов бы поклясться, что чувствовал не обломок, а цельную и законченную вещь.
   Кто тянул меня за язык рассказывать другим об этом? Слухами земля полнится, слухами.
   А, плевать я хотел на все сплетни и пересуды.
   — Каким бы ты ни был, ты наш друг, — сказали друзья (все до единого) — а общественное мнение... не бери в голову.
   — Не бери в голову, — ласково сказал Джейн, обнимая меня — всё ерунда.
   Да, всё ерунда.

4

   Забавная штука почта. Человек на другом конце света... или, в крайнем случае, в соседнем городе, берет ручку и бумагу и пишет, пишет... Читаешь написанное — и словно этот человек сидит напротив тебя. Это не маленькая пластмассовая штучка, которая говорит знакомым голосом, и не более того.
   Александр писал довольно часто. Но как-то рывками. То вдруг приходили пачками многостраничные письма, словно ему не хватало листов, как утопающему воздуха. А иногда получал скудные строчки, написанные явно из чувства долга.

4.1

4.2

4.3

4.4

   (телеграмма)
   Отдых результатов не дал. Возвращаюсь, смирясь.
   Александр.

5

   Жизнь Александра «сломалась» как-то сразу. Я получил от него довольно растерянное письмо: его бросила Кейт, предали друзья, на факультете начались проблемы... дальше начиналось нечто непонятное. Я стал получать довольно странные письма. Странные, если не сказать более. Так, в одном из них Александр описывал, «как зеленел кузнечик в салатовой траве». Зеленел он долго и основательно — листа на три-четыре.
   Брата признали сумасшедшим. Семейный совет решил забрать его из больницы домой. Благо, это совпало с моими выпускными экзаменами на факультете.
   Все возвратилось на круги своя. Снова мы жили в отеческом доме. Словно бы не было этого промежутка вне его...
   Я много работал над учебником по истории, попутно издав несколько занимательных книг по археологии и истории медицины. Александр сидел в своей комнате, рвал бумагу на клочки и складывал ее в кучи по одному ему ведомому принципу. Он вел себя тихо и спокойно.
   А вечером мы иногда болтали, как и раньше.
   — Меня мучают сны — сказал он однажды, безучастно смотря в пол.
   — Снотворное на...
   — Ты не понимаешь. Они не оставляют меня. Они кружатся вокруг меня... Приходят днем, чтобы просто смотреть и молчать...
   Он опустил взгляд.
   — Я знаю... Знаю, чего они хотят.
   Он протянул мне несколько листов, исписанных мелким почерком.
   — Я записал их.
   — Значит, нет проблем?!
   Он посмотрел на меня так, словно бы ждал от меня решения: жить ему или нет.
   — Это не всё. Они хотят увидеть мир.
   — Кто хочет увидеть мир?
   — Мои сны.

6

   Клянусь, это было не более, чем веселая шутка. Я не знал, клянусь вам! Рон Хербарт после окончания университета стал совладельцем небольшого издательства. Я оставил ему рукописи Александра, с просьбой прорецензировать их.
   Рон появился у нас через несколько месяцев — довольный собой и раздувающийся как павлин. Он довольно учтиво (даже слишком учтиво) поздоровался с родителями и пригласил всех в гостиную.
   Когда же мы собрались все вместе (включая, конечно, Александра), он с гордым видом открыл свой кейс... Я мог ожидать чего угодно: картину, кассету, даже живую змею. Из кейса появились книга «Эрик Эрриксон. Рассказы». (Когда я отдавал ему черновики Александра, то назвал их своими. Рон знал о сумасшествии моего брата; не хотелось лишних объяснений и проблем).
   Рон прочел рассказы. Они ему очень понравились и он решил, что сделает мне подарок, если издаст их.
   Перехватив мой взгляд, Александр прижал палец к губам: молчи! Он был удивлен моим холодным отношением к книге. Но мне удалось его убедить, что это от неожиданности...
   Книга имела успех. Огромный успех.
   Александр лишь кивнул, когда я сообщил ему об этом.
   — Ты имеешь право на мои сны. Ты спасаешь мне жизнь...
   А потом закружило, понесло... Александр писал, я отдавал Хербарту. Он издавал. Много. За год таким образом вышло пять книг. Если вы думаете, что я это делал ради денег, то вы глубоко ошибаетесь. Если на кону жизнь моего брата — деньги не имеют значения.

7

   Издать книгу не так просто. Дело не заканчивается лишь напечатанием слов на бумаге. Были еще приемы, презентации и просто нужные обеды...
   Именно тогда я впервые встретился с Толпой. Тогда впервые остался с ней один на один. Она изучала меня, словно ученый занятную мушку под лупой. Я чувствовал себя экземпляром музея, экспонатом. Я нужен был ей — единой в своем поиске кумира и согласии поклоняться ему, до появления нового. «Король умер, да здравствует король!»
   И тогда я решил твердо и бесповоротно: меня толпа может мучить так, как ей захочется. Но Александра я ей не отдам! Никогда! Ни за что!

8

   Он умер. Недавно, сутки назад. Врачи признали нервное истощение и болезнь сердца. Но перед смертью он сказал мне: «Брат, ты имеешь право на мои сны. Ты спас меня. Извини...».

Теперь я могу откровенно заявить: Это Александр — автор рассказов и повестей. Это он создал «писателя Эрика Эрриксона». Это благодаря ему мир узнал многие и многие истории, недосказанные в свое время Сервантесом, Бодлером и другими. Я верю, что это так. Жизнь коротка — как тут успеть сказать все, что хотелось... Что мог...
   Теперь я спокоен. Он там, где толпе его не достать.

Октябрь—ноябрь 1998 г.